«Леда и лебедь» - излюбленный мифологический сюжет, к которому Миша Брусиловский обращался на протяжении длительного периода с 1964 по 2000 год. «Длительное, протяженное во времени событий­ное пространство мифа спрессовано Брусиловским до размеров яйцеобразного сгустка, помещенного в квадрат холста. Он композиционно соединяет в концентрированном изложении начала и концы мифологических ситуаций. Так, в лебеде акцентиро­ваны разрушительные черты громовержца Зевса, Леда воспринимается в контексте картины как прообраз будущей дочери Елены, прозванной Пре­красной, а Троянская война интерпретирована как бойня XX века.»[1]

В Леде 1964 г. композиционным центром является сидящая Леда и лебедь, который положил голову на ее левое плечо. Приглушенный фон, на котором улавливаются очертания кораллов и морских коньков, выделяет тело Леды на полотне. Живописец поражает свобо­дой художественного высказывания. «Он вдохновлен здесь знаменитыми трагическими образами Ночи-Дня, Утра-Вечера из капеллы Медичи и отказом Микеланджело в их решении от физиономизма и даже маски лица. Не оттого ли и Леды Брусиловского без лиц. Их обнаженные тела с расщепленными, как ракови­ны, головами напоминают хрупкие сосуды, в которых как будто импровизируется тема раковины, яйца и лика Богоматери в алтарной композиции Пьеро делла Франческа. Брусиловский создает свою версию мифа, об­нажая формулу: любовь, рождающая жизнь, рождает и смерть. Отсюда такое необычайное соединение лирики и трагизма, покоя и тревоги, беззащитности и агрессии, выраженных в острых, экспрессивных цветовых и пластических конфликтах. Он помещает все фантастическое действо мифа в гробницу, как будто созданную по лекалам Дали, но разрушаемую ниспадающим цветовым потоком по партитуре Кандинского.»[2]

[1] А. Рюмин «М. Брусиловский - Мир художника», 2002

[2] А. Рюмин «М. Брусиловский - Мир художника», 2002